– Черт! – Салтыков спрыгнул в траншею – его ноги в ботинках тонкой кожи сразу же утонули по щиколотку, но он и внимания на это не обратил. За ним спрыгнули бригадир и двое рабочих. Один опустился на колени, руками ощупал через грязь кирпичи, попросил у товарищей лом и начал осторожно простукивать по ним. Звук был гулкий, полый.

– Ну? Что? – нетерпеливо спросил Салтыков. – Пустота? Там пустота, да?

– Да вроде, не пойму. Вроде звук на пустоты указывает. Кладка купольная, вроде это свод потолочный. Но не разобрать так. Грязь душит, – сказал бригадир, сам вооружаясь молотком и простукивая грунт у себя под ногами. – Роман Валерьяныч, откачать бы еще надо!

– Давайте, давайте, ребята, – Салтыков выбрался из ямы, вытер руки. – Только очень осторожно. Я вам уже говорил – под этим фундаментом, возможно, располагается подземный погреб, а может быть, это и остатки старого подземного хода. Включайте насос!

Насос взревел, как раненый слон. Мещерский на секунду совершенно оглох. Но задавать дилетантские вопросы насчет того, почему Салтыков стремится вести раскопки именно здесь, а не где-то еще, после таких объяснений посчитал делом лишним. Он смотрел, как жидкая грязь, смахивающая на густой шоколад, засасывалась внутрь трубы и по трубе же сплавлялась в овраг – в отвал. Труба была похожа на гигантского земляного червя.

– Сейчас очистим все здесь, насколько это возможно, и проверим как следует, – прокричал Салтыков ему в самое ухо. Мещерский едва не спросил: «Металлоискателем?», но вовремя сдержался.

– Чегой-то они там, Роман Валерьяныч? – крикнул вдруг бригадир, стоявший по другую сторону насоса. Он указал в сторону оврага. Двое рабочих, бывших там «на отвале», карабкались по склону вверх, махали руками, кричали, но в грохоте ничего нельзя было понять.

– Подождите. Наверное, там у них что-то засорилось, – Салтыков тоже махнул рукой. – Выключите насос!

От мгновенно воцарившейся над прудом тишины впечатление было странное, если не сказать зловещее – словно кто-то где-то разом повернул ручку и вырубил звук. Совсем. Даже вороны на старых парковых липах не каркали. Мещерского поразили испуганные лица рабочих, их судорожные встревоженные жесты:

– Сюда! Скорее!

– Что там еще случилось? – Салтыков, недовольно морщась и явно досадуя на непредвиденную задержку, быстро зашагал им навстречу. – Ну, что еще за переполох такой?

– Скоба слетела, трубу в сторону повело, вбок, а тут такой напор. Меня с ног сбило, Петровича вон окатило с ног до головы всего…. А меня сбило, упал я, – надрывался один из работяг. – Начал подниматься, руками-то под собой пощупал, а подо мной что-то… Братва!

– Я ничего не понимаю. Вы успокойтесь, пожалуйста, любезный.

– Гляньте, гляньте сами, что там, внизу! Милицию надо вызывать. Ментов!

Эта фраза ударила Мещерского как током. Он вслед за Салтыковым подбежал к краю оврага: неглубокая промоина, заполненная мусором и гнилой листвой. Тут же внушительные кучи отвальной глины.

– Боже… боже мой, – Салтыков резким жестом схватился за горло, попятился.

Из отвальной кучи – Мещерский увидел это собственными глазами – торчали женские ноги в измазанных коричневой глиной полусапожках на высокой тонкой шпильке.

Глава 24

УБИЙСТВО ПОД НОМЕРОМ ТРИ

Когда приехала милиция, всем в приказном порядке велели оставаться в доме и не выходить, как говорится, до особых распоряжений. Салтыков, ни на кого не глядя, прошел в кабинет-офис и заперся там. Долорес Дмитриевна уединилась в своей комнате – сидела в кресле у окна, тщетно пытаясь быть в курсе событий.

Валя Журавлев тоже сидел у окна – в холле на широком низком подоконнике, прислоняясь к холодному, усеянному каплями влаги стеклу.

– Что, Валентин, плохи дела? – спросил его Мещерский машинально.

– Вы не знаете – надолго это все там? – тихо откликнулся Журавлев. – Мне сегодня после обеда в Москву, в институт надо съездить, расписание узнать.

– Вряд ли это у тебя сегодня получится, – Мещерский не отрывал взгляд от окна: за деревьями были видны милицейские машины. Много машин.

Никиту Колосова он не видел, но знал: он там. И не ошибся. Через два с половиной часа томительных ожиданий пришел патрульный милиционер и вызвал Мещерского – якобы как первого очевидца на допрос.

Мещерский шел по аллее. Мокрая листва пружинила под ногами как ковер. А в сердце покалывало тупой иглой, и голова наливалась словно свинцом. Память же воскрешала одну и ту же картину: всеобщая тетушка Евгения Александровна, тряся, как черепаха, седенькой, аккуратно подстриженной старческой головкой, твердит ему: «Найти хорошую жену сейчас ой как трудно, мой дружочек. Особенно человеку интеллигентному, молодому. Выбирать надо с умом. Вот Анечка Лыкова… Такая умница! Оглянуться не успели, как выросла. Уж институт успела закончить. Два языка знает и собой очень, очень недурна…»

Вспоминалось прежде все это весьма легкомысленно, почти анекдотично, сейчас же – с такой болью, с такими укорами совести. Вспоминалось и бледное и такое несчастное лицо Анны Лыковой, когда она садилась в машину своего брата. Мещерскому казалось, нет, он был сейчас совершенно уверен, что видел тогда ее живой в последний раз.

Никита Колосов встретил его в передвижной криминалистической лаборатории в окружении экспертов и патологоанатома. Был Никита грязен, как шахтер-проходчик, и зол как черт.

– Я что-то не понимаю, коллеги, наука криминалистика у нас существует или нет? – Это было первое, что услышал от него Мещерский. Вопрос был задан тоном ультиматума.

– Все следы уничтожены, мы и так сделали все, что в наших силах. Там грязи сверху навалено – вы же сами видели сколько, – эксперты оправдывались, если не сказать огрызались.

– Кто распорядился сбрасывать глину в овраг? – Никита резко обернулся к Мещерскому, который никак не мог устроиться в тесном салоне передвижной кримлаборатории – ноги упирались внизу в какой-то ящик.

– Здравствуй, Никита.

– Здравствуй. Ну так кто приказал это сделать?

– Салтыков.

– Все улики этой жижей смыты! Мы труп-то еле-еле вытащили из этого дерьма!

– Я не уверен, что Салтыков сделал это нарочно. Все вышло как-то спонтанно, Никита. Там у них прорвалась вода, потом какие-то пустоты обнаружились рядом с фундаментом павильона. Что-то вроде подземелья. Бригадир сказал, что там глина и что ее нельзя сбрасывать в пруд. И тогда Салтыков велел – в овраг, сбрасывайте туда, где раньше была свалка, – Мещерский посмотрел на всех этих хмурых, усталых, раздраженных людей, на Колосова. – А перед этим, когда мы с ним были в парке, он при мне несколько раз звонил Анне Лыковой, но ее телефон не отвечал… А потом рабочие подняли крик в овраге. Мы подбежали и увидели… Никита, где она? Где ее тело?

Колосов кивнул на машину «Скорой», стоявшую бок о бок с передвижной кримлабораторией.

– Из шланга пришлось глину смывать, слой за слоем руками снимать, – он продемонстрировал Мещерскому свои чумазые руки. – Снова, как и в тех случаях, – черепно-мозговая травма. На этот раз били не сзади, а сбоку, справа. В результате перелом височной кости и мгновенная смерть.

– Бедная Аня, – Мещерский закрыл дрожащими руками лицо. – Какая страшная смерть… Я чувствовал, я говорил, я сердцем ощущал – с ней и с Иваном что-то не так!

– Ну-ка, пойдем, – Никита осторожно взял его за локоть. – Вместе взглянем.

Когда задняя дверь в «Скорой» открылась, Мещерский невольно подался назад. Первое, что он увидел, – носилки, покрытые рыжей клеенкой, а на них распластанное женское тело, в одежде, заскорузлой от высохшей глины. Он увидел те самые остроносые полусапожки на высокой шпильке. На ногах мертвой они производили какое-то нелепое и вместе с тем отталкивающее впечатление.

– С чего ты решил, что это Анна Лыкова? – спросил Никита. – Посмотри хорошенько.

Мещерский буквально впился взглядом в мертвое лицо, обезображенное кровоподтеками, и…